Решила я вчера приобщиться к шедевру современного российского кино. А что 23 февраля, вечер, хочется чего-то душевного, сильного и катарсисного, чтоб «душа развернулась, а потом обратно». По ТВ пообещали: будет катарсис в виде фильма «Край».
Честно скажу, соблазнилась Машковым, Горбуновым, тайгой и паровозами. Но, увы, выдержала минут двадцать не более. Уж больно покоробила сцена, где герой Машкова – крутой по самое не могу – устраивает гонку на паровозе. Смотреть, как раздолбай ради собственного кайфа рискует жизнями женщин, которые в отличие от него сидят не в будке машиниста, а на крыше состава (одна-таки слетела вниз), было противно. А потом простой советский мачо с припадками демонстрирует власть над несчастной немкой, живущей в заброшенном паровозе, укрощая ее с помощью пинков и веревки. Короче, до развития истории любви я не дотянула.
Ну, ладно, кактус он кактус и есть. Но вот что я заметила: это не единственный фильм за последнее время, который затрагивает проблему возвращения солдат с войны и международной любви. И странно как-то затрагивает.
читать дальшеОбъясняю. По «России» идет сериал «Вчера закончилась война». И мы с родителями угораем над тем, как сценаристы изображают деревенские реалии. То есть сериал-то, разумеется, задумывался, как серьезный, но…
На самом деле вещь фееричная. Весна 1945 года. В маленькую русскую деревню присылают нового председателя, точнее председательшу: субтильную девицу-биолога чуть ли не со студенческой скамьи. Почему именно ее – загадка за семью печатями, а проще – так нужно для сюжета. То, что на самом деле прислали бы комиссованного мужика, или, на крайняк, бой-бабу типа Мордюковой, которая бы всю деревню на раз построила, сценаристу по барабану. Ведь тогда не будет любовной истории а-ля «Дело было в Пенькове». То, что председательша-биолог не может отличить рожь от пшеницы, никого не смущает.
Сама деревня и пространство вокруг нее – явно заколдованное. Тут бродят по лесу недобитые полицаи (в центре России в 45 году), тут солдаты, возвращаются домой с утра в день Победы, тут кочуют цыгане, готовящие целебные мази и насылающие смертные проклятия путем платья. Тут строят мост за один день, но не могут починить радио, тут знают, как колдовать, втыкая иголки в куклу (здравствуй, вудуизм), но не умеют лечить ожоги, тут говорят «Как бы с голоду не сдохнуть», но влегкую накрывают свадебный стол и наряжают невесту в белое платье и новенькие туфли. Иногда наезжает злое НКВД, которое только пугает, но ничего не расследует.
Колхозники в большинстве своем – не шибко умные, но ужасно любящие сплетни бабенки. Но главное: любовный пятиугольник из председательши, ее кавалеров и девчонок, которые в кавалеров влюблены.
Но речь не о сложной схеме любви. Внимание мое привлекла второстепенная линия: женщина, получившая на мужа похоронку в первые дни войны, в оккупации влюбляется в немца и становится в деревне изгоем.
Жизнь – штука сложная, она такие сюжеты разыгрывает, что только держись. Могла ли случиться такая история? Могла. Хотя как возникнуть чувству искренней любви к оккупанту, когда ты и твои близкие низведены до состояния раба, которого в любую минуту могут убить, изуродовать, когда на твоей земле шарятся чужеземные сволочи и губят, все что тебе дорого? В мою картину мира сие не очень вписывается (подозреваю, что не только в мою). Но, в конце концов, у каждого свое видение жизни.
Допустим, любовь была. Плодом ее явился сын, который после войны остался с матерью в деревне. Жители предают и мать, и ребенка полному остракизму. Возвращается из командировки с фронта муж и, узрев такое дело, бьет жену пока еще не смертным боем. Но полусмертным.
Бить того, кто не может дать сдачи, дело мерзкое, и неважно, женщина, ребенок или старик. Так что солдат, прошедший войну, и получивший такой удар в собственной семье, изначально выставлен в нелучшем свете. Хотя и кричит: «Я ж ее любил». Но режиссер постоянно подчеркивает его, солдата, ущербность: Иван грубиян, драчун и вообще сволочь, не желающая бабе-председателю подчиняться. Шовинист гендерный! И вместо того, чтобы жену простить и принять, решает уйти из деревни. И тут возвращается культурный немец. Где он тусовался и почему не отошел со своими на запад – загадка. Пылкая сцена встречи.
И тут солдат Иван показывает свою мерзкую сущность: возвращается в деревню, и, узрев оккупанта, идет вразнос и убивает и жену, и немца. Трагедия. Но уж больно нарочитая трагедия: русский плохой, немец хороший, а баба всю жизнь терпела от мужа побои (это он так ее любил), и измены (еще одно свидетельство любви), и пьянки.
Сценаристы, дорогие мои, русская деревня до войны – это не тот алкашный гарнизон, который мы имеем после перестройки и великих капиталистических реформ. В русской деревне того времени работали. РАБОТАЛИ! От зари до зари. А ядреный русский самогон пили по праздникам и то далеко не все.
Да еще деталька: отец многострадальной женщины, отказавшийся от дочери и внука, оказывается тайным главой полицаев. Понятно? Кто громче орет о ненависти к врагу, тот подозрителен.
Дальше фильм скатывается в мистико-криминально-любовную лабуду, щедро приправленную деревенской экзотикой. Обязательное похищение прекрасной принцессы-председательницы и спасательная экспедиция в леса наличествует.
О чем это я? Да о том, что даже вот этот самый сериал с рыдательным сюжетом и странностями в матчасти и то на порядок душевнее и добрее, чем история с паровозом.
А вот сильная и беззаветная русско-немецкая любовь, противопоставляемая «свинцовым мерзостям русской жизни» как-то настораживает. Такое ощущение, что гуманизм в который раз попутали с толерантностью и политкорректностью.
Один фильм – случайность, два – неслучайность, три – тенденция. Никто не в курсе, что там у Никиты в «Цитадели»?